Это отрывок из «Войны и мира». Здесь Пьер останавливается в Торжке, чтобы сменить лошадей. Пока он ждёт, происходит всё то, что присуще провинциальному городку: чай, разговоры и меняющие жизнь собеседники – в этом смысле Торжок нисколько не изменился, в ХХI веке формула всё та же. Я обнаружу, что в «Войне и мире» вообще упоминается Торжок, только из нашего разговора с Мариной Пугаевой и её мужем, когда приеду к ним в торжокскую художественную школу. Это будет потом, после беседы о жизни в Москве, искусстве и создании собственной мастерской. А пока я, как тот самый толстовский «проезжающий», захожу с ливня в натопленную мастерскую Марины Владимировны, в которой она хозяйка и преподаватель.

«Заходите, будем чай пить». Самовар был, конечно, не как у Пьера, а электрический. Но сахар – тот же. Мы в мастерской втроём: я, Марина Владимировна и её муж. Мой плащ тут же определили сушиться на деревянном мольберте, и пока закипал самовар, мы оставили чайные пакетики в кружках, чтобы пройтись по школе.

«Это ведь в XVIII веке был особняк, дом гипнотизёра: здесь стояли комоды, кровати, шкафы вдоль стен и, конечно, из него хотели сделать музей.

Про себя думаю, что гипнотизёр, наверное, был бы только рад, что у Марины Владимировны всё получилось: теперь весь второй этаж – это художественная школа, здесь деревянная мебель, которую сделал её муж, на столе сушатся перчики, которые «передала соседка для натюрмортов», а в шкафу стоит посуда для постановок – видно, что она настоящая, домашняя.

Да, это и сейчас дом, хоть и старинных кроватей тут уже нет.

– В Торжке я живу 8 лет, а до этого 20 лет жила в Москве. Она вымотала меня донельзя: там я жила в съёмной квартире, с личной жизнью не складывалось. А здесь у меня свой дом на набережной и природа рядом. Нужно было выбрать: или работа, или дом.
– Вы выбрали дом?
– Да, но, приехав в Торжок, стала мечтать о своём деле – я без активности не могу. Решила открыть школу, чтобы было, как в Москве: там я тоже преподавала.
– А по Москве скучаете?
– Спрашиваете! До сих пор засыпаю с воспоминаниями о московских учениках: вижу, как они работают, хожу в мыслях по кабинетам… Я боюсь туда ехать – слишком тяжело вспоминать то время, да и опасно: сразу захочется вернуться, это я точно знаю. В Москве сначала думала: каким творчеством можно заниматься среди небоскрёбов и коробок? Но за год у нас было двенадцать пленэров, мы с учениками объездили всю заграницу, и оказалось – ничего, можно работать.
Зато в этой школе я хозяйка. Мне не надо вести электронный журнал, я заполняю любимый бумажный. Сама покупаю свежие продукты для натюрмортов, а главное – могу работать с каждым индивидуально, ко мне ведь приходят дети разного возраста. Вот и рассуждаю: «Этот пока не поймёт, а этому надо посложнее». Ещё я часто приглашаю художников и искусствоведов из Москвы и Питера к нам на мастер-классы.

Обращаю внимание на натюрморт с иконами в правой части комнаты. Думаю, что это место действительно можно назвать домом – даже красный угол есть. Марина Владимировна профессионально ловит мой взгляд: «Да, это пасхальный натюрморт, мы его писали в сумерки: я специально приглушила свет, мы закрыли окна и зажгли лампаду. Тут стояли весенние цветы, икона, куличик свежий. И девочки писали при свечке. Сейчас обе готовятся поступать в Москву. Думаю, поступят – у меня все поступили».

Не сговариваясь, начинаем двигаться поближе к тёплому: самовар перестал шуметь, а на столе – уже не для натюрморта – появились баранки. По дороге делаю остановки: у работ с арбузами или клубникой, у пейзажей Торжка, у портретов. Один из них – основательная фигура мужчины в морской свободной рубашке. Глубокий взгляд, руки в замке. Он очень похож на Анатолия Викторовича, мужа Марины Владимировны, который ждёт нас у чая.

– А вон тот холст – это портрет мужа?
– Да, это я писала… Толя, иди с нами чай пить!
– Но ты же сама сказала, что я уже пил и нечего мне больше.
– Я так не говорила! Просто подумала, что ты не захочешь! А ведь наоборот хотела, чтобы ты с нами посидел, а то уткнулся в книгу.

Мне хочется спросить, в какой это книге Анатолий Викторович что-то сосредоточенно подчёркивает, но вместо этого выходит:
– А вы тоже здесь работаете?
– Я? Я бездельничаю.
– Неправда! Толя сильно помогает, делает мне мебель. Вот этот стол, например, сделал специально для акварелей. Скамейки, стулья, подиумы – всё его.
– Вы тоже пишете?
– Как сказать… Балуюсь, скорее.
– И хорошо балуется! Просто он с Дальнего Востока, был капитаном дальнего плавания и всю жизнь провёл в морях. Объездил Европу, Америку, Африку с Азией. А потом, когда с марии вернулся на землю, стал баловаться.
– У меня первая выставка была в 1971 году, мне тогда было 16 лет. Я самоучка, учителей у меня никогда не было, – неохотно добавляет Анатолий Викторович.
– У тебя главный учитель – это море! Вон там в углу видите баннер «Берега далёкие и близкие»? Мы тогда два месяца путешествовали на машине от Владивостока до Торжка со своей выставкой. Поженились, кстати, примерно тогда же, лет пять назад. Работы, наверное, в Толиной книжке есть, я принесу…
– А вы ещё и книги пишете?
– А вот здесь уже никакого баловства! – отвечает на вопрос Марина Владимировна. – Пишет он отлично. Союз писателей Петербурга выдвинул «На Ямайке-острове» на литературную премию имени Гоголя. Вот, здесь 100 морских рассказов.
– Анатолий Викторович, а вы не хотели переехать в Москву и писать там?
– В Москву? А кто меня там ждет? Там таких, как я…

– Да, в Москве так. Когда я туда по любви возвращалась из Торжка после практики, мне подруга сказала: «Вот, уезжаешь, Марина. А ведь здесь ты – звезда».
У меня действительно в Торжке не было дня, чтобы кто-то не приходил из газеты или с радио. «Марина, тебя по "Первому" показывают!», «Марина, о тебе "Аргументы и факты" пишут!» Я от этого тогда всё-таки уехала, а в Москве поняла, что нужно действительно всем что-то доказывать, добиваться, двигать локтями.

– А как вы в Торжке оказались?
– Мне был 21 год. Я окончила институт в Москве, и пришло время выбирать, куда ехать по распределению для практики. Выбрала Торжок по одной причине: он был ближе к Москве, а Москву я обожала, и далеко от неё уезжать не собиралась. Помню, как ночью сосчитала километры – откуда будет ближе – и приехала с мыслью: «Сейчас быстренько отработаю и уеду обратно в Москву, к жениху». И вот, я вернулась в столицу, родила двух дочек, а личная жизнь так и не сложилась. Зато в Торжке уже были друзья, которые звали обратно.
Я согласилась, но приехала не просто так: мне хотелось двигаться, работать, вдохнуть в это место жизнь! Сразу же по приезде предложила директору ПТУ сделать среднее специальное училище – тогда мы смогли бы выпускать профессиональных художников. Понимаете, для этого нужны преподавательский состав с высшим образованием, новая программа, предметы по истории искусства, истории религии… Тогда это казалось неподъёмным, но у директора загорелись глаза, и мы завернули здесь такую жизнь!

В ПТУ тогда работали только мастера, у них высшего образования не было. И мы придумали приглашать преподавателей вахтовым методом из разных вузов. У нас преподавали искусствоведы, педагоги по черчению, рисунку, которые приезжали от министерства культуры. Нам тогда почему-то казалось, что всё обязательно должно получиться. Наверное, поэтому перед нами и открывались все двери.

Звоним в Питер, уверенно говорим: «Здравствуйте, это Торжок на проводе, – Марина Владимировна сложила пальцы в виде телефонной трубки. – Нам нужны образцы головных уборов золотного шитья из запасников ваших музеев». В ответ: «Торжок? Приезжайте, ждём!»

Мы сотрудничали со всеми музеями, попали в Оружейную палату и трогали руками костюмы, которые сейчас там за бронированными стёклами. Почему-то перед торжокским училищем золотого шитья открывались все дороги: нас обожал Вячеслав Зайцев, мы поставляли кадры Валентину Юдашкину. Потом стали появляться первые выпускники, и мы решили замахнуться на одежду, создать театр моды (я ведь по второму образованию художник-модельер) – делали коллекции одежды и устраивали показы. Дело понемногу расширялось, подиумы устраивались всё чаще, я возила учениц на модельные курсы, и мои девочки подружились с питерскими профессиональными манекенщицами. И ведь это всё было ещё до создания школы. Жизнь всегда бурлила!

Вспоминаю свой недавний переезд в Москву и случайно вслух добавляю: «Я бы тоже, наверное, переехала обратно, если бы всё было так живо и уютно, как у вас сейчас…»

Анатолий Викторович отвлёкся от книги:
– Так начинается же всё не с этого. Начинается с нуля. Вы думаете, это так сразу что ли? А видели, какая школа у Марины была раньше? Это был кабинетик 20 на 20 с двумя окошками. Они с подругой сами покрасили стены, потолки, потому что не могли даже нанять маляра.

– Ага, я собирала горшочки для натюрмортов по всему свету, потому что денег не было. А вернуться обратно в Москву преподавать нельзя – дети уже проплакались, а в коллективе новость о переезде восприняли по-разному. Меня ведь тогда начали представлять будущим классам, которые верили, что скоро я буду у них преподавать. А у меня сердце разрывалось: уже знала, что уеду, потому что в Торжке предлагали открыть школу. Но дотянула до последнего. Когда сказала об уходе, двое учителей встали и вышли, а дети рыдали в коридоре – пришлось отрывать, что называется, с мясом.
Потом, после всей этой боли, я приехала в Торжок, а здесь… ничего. Мне многое обещали, но хозяйкой своей школы я стала в итоге сама, без всякой помощи. И не жалею. Помню, когда было тяжело и я ходила с рекламой, чтобы набрать учеников, меня встретила знакомая и сказала: «Марина Владимировна, вы вернулись!» – и так с прищуром добавила: «Ну вы ведь опять что-нибудь замутите?»

– И вы ведь замутили?

В один год, например, у нас был огромный урожай слив. Мы поставили в центре города на лужайке медный таз, достали большую поварёшку, чтобы засыпать сахар, варили варенье и разливали всем прохожим в стаканчики горяченькое, сливовое. На следующий год нашли какой-то выброшенный шкаф, отмыли его, покрасили и принесли свои книги. Поставили всё на том же пустыре, и люди стали обмениваться книгами! Только этот пустырь – уже бывший. Сейчас это центр города, с прекрасным парком, сценой и скамейками.

Думаю про сливы и замечаю постановку с яблоком. Яблоко настоящее – с коричневатым бочком.
– У вас здесь какая-то своя атмосфера. Всё свежее, немагазинное. Вы же сами продукты подбираете?
– Конечно! У меня дети иногда яблоки надкусывают. Потом это всё портится, конечно, зато все неверующие Фомы удовлетворены. Если они попадаются на месте преступления, то приносят мне потом новые фрукты – такой негласный закон. У нас все новенькие удивляются, часто не верят, что всё настоящее. Особенно когда пишем арбуз: мы его прямо здесь разрезаем, сразу идёт запах, и все разом: «Ой, как арбуза хочеца-а-а!». Те, кто постарше, смешно так, важно, говорят: «Да, у нас здесь всё настоящее!».

– А есть какие-то ваши любимые картины здесь? Которые особенно дороги, может?
– Ну что вы, это же мои дети, я их всех люблю, выбрать невозможно.
– Нет, я про работы сейчас, не про детей.
– Так я тоже. Картины – это мои дети, я к ним так отношусь. И детей тоже люблю, конечно. Однажды мы подружились с преподавателем из Индии, и у неё была мечта к нам приехать. Я не верила, что она доберётся до Торжка с учениками, но добралась! Они жили как раз в той гостинице, где вы остановились. Их кормили вегетарианской пищей, а Толя был переводчиком. Так что ученики у меня теперь даже в Индии! И много таких историй ещё есть. Настоящих. Их просто так не выдумаешь. Мы иногда с Любой – это вышивальщица и моя подруга – встанем вечером на мосту и начнём вздыхать: «А помнишь, как жизнь кипела! А помнишь, какие дети были! А наш театр, театр помнишь?..»

Пока я пыталась соотнести свой номер в гостинице с индийскими учениками, приехавшими в Торжок ради занятий с Мариной Владимировной, центр города – со сливовым вареньем на бывшем пустыре, Юдашкина – с торжокским театром моды, Анатолий Викторович как-то особенно заскрипел карандашом и с радостью поделился: «У меня тут Пьер из Торжка уезжает».

Был ли это знак, что и мне пора уезжать, или новый повод перечитать Толстого, но неожиданно открывшаяся книга Анатолия Викторовича, с описанием чая в Торжке и меняющегося после провинциальных разговоров Пьера, точно скопировала наш сегодняшний вечер. Недостатка в лошадях, впрочем, не было – меня предложили подвезти, и мы уже рассекали по вечерним улицам: ехали ровно по тому мосту, на котором стояли и вспоминали жизнь Марина Владимировна и Любовь Евгеньевна.
«Лиза, смотрите, а вот в этом доме останавливался Пьер, когда приезжал сюда. У него там с лошадьми что-то случилось, кажется. Так ведь, Толя?». Рядом со мной на заднем сидении лежали два старых томика Толстого. И мне почему-то показалось, что Толстой был невероятно прав – в романе обязательно нужно было сказать про Торжок. Сейчас я, правда, думаю, что в этом городе можно не только сменить лошадей, но и остаться: ради дома на набережной, собственной мастерской или людей, с которыми стоишь на мосту по вечерам и вспоминаешь кипучую жизнь.