Художники, рисующие на земле: об археологах и археологии в Торжке
Автор: Полина Кулалаева
Фото: архив героини
Фото: архив героини
В исторических музеях залы с археологическими находками чаще всего обходят стороной, лишь изредка бросая беглый взгляд на экспонаты. Виной – оторванность от контекста. В музее Торжка всё было так же до тех пор, пока популяризацией находок не занялась Наталья Сарафанова, специалист Института археологии РАН. Она рассказала, когда археология начинает «жить», какую роль в любимом деле играет сообщество и какими качествами нужно обладать, чтобы заниматься археологией.
Прячась от холода и сырости, резко захлопываю дверь такси:
– Мобилизационная набережная, дом 3, пожалуйста. Очень тороплюсь…
– Нет такой, – с уверенным видом заявляет водитель.
– Это как возможно?
– Ну, вот так. Дом 2 есть, дом 4 тоже на карте, а дом 3 только на 3-м переулке Кирова.
– Хорошо, везите… везите, – растерянно бормочу я.
«Везите» – а сама даже не знаю, почему так получилось. Пару часов назад созванивалась с Натальей, у которой должна брать интервью, она вполне определенно сказала: «Мобилизационная набережная, дом 3, квартира 1, 18:20, жду вас».
Удивительно. Подъезжаю к неизвестному мне дому 4, выхожу – холодным осенним ветром тянет с реки, как сквозняком из щели под дверью.
– Наталья, здравствуйте, это Полина. Сказали мне, что нет дома 3 на Мобилизационной набережной… Куда идти-то?
– Да, на картах мы и правда не отмечены. Затерялись как-то… – задумчиво произносит Наталья. – Впрочем, чего это я? Сейчас выйду, встречу вас! Ждите.
Ждать приходится недолго, но за эти несколько минут успеваю рассмотреть окрестности. На левом береге речки Тверцы топорщится покосившийся забор, облачное небо давит на сырые серо-голубые окрестности, на торце рядом стоящего дома замечаю синюю выцветшую табличку с указанием адреса – Мобилизационная набережная, 3. Дом этот с невысокой аркой, обрамляющей подъезд, словно приглашает вступить в затерянный мир.
Мои ожидания оправдываются: Наталья, только что закончившая работать на раскопе, приглашает меня войти в помещение. На длинном деревянном столе в большой комнате места нет – весь он занят крошечными находками, упакованными в полиэтиленовые пакетики, в высоком шкафу громоздятся стопки толстых сшитых папок.
– Мобилизационная набережная, дом 3, пожалуйста. Очень тороплюсь…
– Нет такой, – с уверенным видом заявляет водитель.
– Это как возможно?
– Ну, вот так. Дом 2 есть, дом 4 тоже на карте, а дом 3 только на 3-м переулке Кирова.
– Хорошо, везите… везите, – растерянно бормочу я.
«Везите» – а сама даже не знаю, почему так получилось. Пару часов назад созванивалась с Натальей, у которой должна брать интервью, она вполне определенно сказала: «Мобилизационная набережная, дом 3, квартира 1, 18:20, жду вас».
Удивительно. Подъезжаю к неизвестному мне дому 4, выхожу – холодным осенним ветром тянет с реки, как сквозняком из щели под дверью.
– Наталья, здравствуйте, это Полина. Сказали мне, что нет дома 3 на Мобилизационной набережной… Куда идти-то?
– Да, на картах мы и правда не отмечены. Затерялись как-то… – задумчиво произносит Наталья. – Впрочем, чего это я? Сейчас выйду, встречу вас! Ждите.
Ждать приходится недолго, но за эти несколько минут успеваю рассмотреть окрестности. На левом береге речки Тверцы топорщится покосившийся забор, облачное небо давит на сырые серо-голубые окрестности, на торце рядом стоящего дома замечаю синюю выцветшую табличку с указанием адреса – Мобилизационная набережная, 3. Дом этот с невысокой аркой, обрамляющей подъезд, словно приглашает вступить в затерянный мир.
Мои ожидания оправдываются: Наталья, только что закончившая работать на раскопе, приглашает меня войти в помещение. На длинном деревянном столе в большой комнате места нет – весь он занят крошечными находками, упакованными в полиэтиленовые пакетики, в высоком шкафу громоздятся стопки толстых сшитых папок.
Освещённую холодным неприветливым светом двухкомнатную квартиру сложно назвать уютной. Несмотря на это кажется, что уличных сырости, грязи, ветра и уныния не существует вовсе, мир археологический отделён от мира внешнего. Наталья наливает мне чай, и в этот момент я уже не чувствую, что пришла брать интервью, – это будет долгий тёплый разговор.
– Чем же богат Торжок с археологической точки зрения? Над чем вы работаете сейчас?
– Торжок – это настоящий памятник архитектуры, крупный, стратегически важный средневековый город. Работу по его изучению начал Пётр Дмитриевич Малыгин, мой главный учитель в археологии. Он умер в этом году, но успел привлечь к изучению города многих специалистов. Сейчас мы изучаем территорию древнейшего в России Борисоглебского монастыря, дата его основания – 1038 год.
Мы уже установили, что на этой территории нижние слои датируются XIV веком, а городское кладбище – XII. Причем открытия происходят постоянно: до этого года мы думали, что это кладбище при монастыре, а не городское. И только недавно узнали, что вся эта территория сгорела в 1372 году.
Мы уже установили, что на этой территории нижние слои датируются XIV веком, а городское кладбище – XII. Причем открытия происходят постоянно: до этого года мы думали, что это кладбище при монастыре, а не городское. И только недавно узнали, что вся эта территория сгорела в 1372 году.
– Какая глобальная цель у археологов в Торжке?
– Глобальная цель одна – изучить культурный слой и установить, в какой период истории где что находилось. Сейчас мы знаем, что на улице Кирова была большая усадьба производства керамики – люди лепили горшки почти 500 лет. Только в литовское разорение усадьба прекратила свое существование. Благодаря берестяным грамотам мы знаем имена жителей. Скоро мы сможем сделать топографию и понять, где какие дома стояли, как формировалась территория, как рос город.
– Какие достижения в области археологии в Торжке вам кажутся наиболее значительными?
– Многое уже известно: когда была построена первая крепость, когда появились каменные башни, как давно на территории города поселились грамотные люди, что здесь был домонгольский собор. В обычной траншее мы однажды нашли целую улицу, состоящую из пяти домов! Археология – наука удивительная: мы доподлинно можем сказать, что там-то и там-то на момент XIV-XV веков проходила улица. Вообще, очень много информации по поводу истории Торжка набралось за 27 лет. А как всё начиналось…
– А как всё начиналось лично для вас?
– Я из Твери и работаю в Москве в Институте археологии. В принципе меня ничего здесь не держит. Не держало бы, если… Я давно выбрала Торжок, в 2002 году приехала сюда впервые, а в 2006 купила две квартиры – одну под базу, где мы сейчас с вами сидим, а в другой живу я. Тогда, в 2006, не осталась здесь насовсем, не было того сообщества, что есть сейчас. Если бы не оно, я бы сюда никогда не переехала жить.
– О каком сообществе вы говорите?
Торжок город маленький, но чрезвычайно живой: жизнь в него вдыхают люди. У нас с 2017 года есть сообщество неравнодушных к судьбе города. Это и художники, и волонтёры, и экологи, и предприниматели.
Всё началось с ручья Здоровец в центре города, вокруг которого были непроходимые заросли. Несколько горожан в рамках волонтерского движения решили облагородить территорию. Я тогда познакомилась со всеми активистами и поняла, что Торжок для меня – это уже не только богатый культурный слой.
В этот момент в квартиру заходит Костя – молодой парень, он тоже решил побеседовать со мной после работы на раскопе в хмурый дождливый день. И как у этих людей хватает сил на разговоры по вечерам, когда весь день они копаются в земле с десятиминутными перерывами?
– И я здесь оказался в 2017, – удобно расположившись в кресле, бросает Костя. – Сам я из Жуковского. И знаешь, мне здесь намного больше нравится, чем в Подмосковье или даже Москве. Жуковский – молодой город, мне не хватает исторической составляющей, она для меня ценнее всего остального.
«Интересное заявление», – думаю я. Костя говорит о том, что предпочёл Москву Торжку с такой легкостью, будто это не должно вызывать вопросов. А между тем обязательно должно быть что-то в этой археологии, что заставляет людей сменить привычный и размеренный образ жизни на тяжелый физический и умственный труд, работать по ненормированному графику и бороться с погодными условиями.
В этот момент в квартиру заходит Костя – молодой парень, он тоже решил побеседовать со мной после работы на раскопе в хмурый дождливый день. И как у этих людей хватает сил на разговоры по вечерам, когда весь день они копаются в земле с десятиминутными перерывами?
– И я здесь оказался в 2017, – удобно расположившись в кресле, бросает Костя. – Сам я из Жуковского. И знаешь, мне здесь намного больше нравится, чем в Подмосковье или даже Москве. Жуковский – молодой город, мне не хватает исторической составляющей, она для меня ценнее всего остального.
«Интересное заявление», – думаю я. Костя говорит о том, что предпочёл Москву Торжку с такой легкостью, будто это не должно вызывать вопросов. А между тем обязательно должно быть что-то в этой археологии, что заставляет людей сменить привычный и размеренный образ жизни на тяжелый физический и умственный труд, работать по ненормированному графику и бороться с погодными условиями.
– Наталья, а как вы в археологии оказались? Выбор-то нетипичный.
– А очень просто, – отвечает мне Наталья с такой интонацией, что становится понятно, что отнюдь не просто, – я училась в институте по специальности «Инженер системотехник» в группе, где была только одна девочка, помимо меня. В сентябре всех парней отправили на полевые сборы от военной кафедры, а нам отменили занятия. Делать мне было нечего, я решила, что было бы здорово немного подзаработать и как раз в этот момент увидела объявление на двери: «Требуются добровольцы на раскопки. Оплата – 3 рубля 14 копеек в час». Тогда это считалось вполне приличной суммой, только заканчивался кризис 90-х годов, предприятия закрывались, родители не зарабатывали достаточно. В общем месяц на раскопках тогда, в 1994, я точно отработала.
В следующем году начальник прошлой экспедиции выдернул меня с практики и вновь привлёк к раскопкам. Когда экспедиция уже закончилась, у меня сломался компьютер, а компьютеры тогда ламповые были, их быстро не починишь. Банк, в который я должна была выйти на стажировку, сказал мне: «Приходи, когда починим комп». Я позвонила своему научнику, сказала, что на практику ходить не буду и пока занимаюсь раскопками. Компьютер так и не починили, а зачёт за практику мне поставили. Так я и осталась в археологии.
В следующем году начальник прошлой экспедиции выдернул меня с практики и вновь привлёк к раскопкам. Когда экспедиция уже закончилась, у меня сломался компьютер, а компьютеры тогда ламповые были, их быстро не починишь. Банк, в который я должна была выйти на стажировку, сказал мне: «Приходи, когда починим комп». Я позвонила своему научнику, сказала, что на практику ходить не буду и пока занимаюсь раскопками. Компьютер так и не починили, а зачёт за практику мне поставили. Так я и осталась в археологии.
– А как же инженерное образование?
– Сначала я пыталась совмещать. На последнем курсе я писала диплом на стыке двух дисциплин – баз данных и археологии. А потом пошла работать в музей компьютерщиком и по совместительству лаборантом в отдел археологии, это Пётр Дмитриевич пригласил туда. Для меня было выгодно, что я занимаюсь двумя любимыми делами сразу. Летом я работаю в поле, а зимой – на компьютере. Я начала начитывать материал, мне помогали все вокруг, и уже потом я поступила на истфак.
Мои однокурсники поехали тогда за большими деньгами в Москву. Меня мама ругала за то, что я выучилась на нормальную специальность, а поехала… поехала копать землю в Торжок, красивее даже никак не выразишься.
Кажется, Наталья ещё в молодости совершила осознанный выбор, нашла дело по душе. Но мысль об однокурсниках, о другой – осязаемой – жизни не даёт мне покоя. Разве может не быть сожалений или хотя бы сомнений?
– Сами вы не жалели о таком выборе?
– Когда я только начинала работать, мои друзья в Москве получали 400 тысяч, а я – 4. Всё шло к тому, что и я буду, как они, уеду в Москву заниматься программированием или инженерией, меня даже звали на работу в Сбербанк, думаю, в руководящие должности я могла бы войти. Но я выбрала Торжок, потому что решила, что зрение у меня не очень – у меня на тот момент было -10 – и вредно целый день за компьютером сидеть. Так что нет, не жалела.
– И это единственная причина?
– Нет, мне, конечно, понравилось. Я уже в первый год начала общаться с очень разными людьми – с археологами, со специалистами. Я была в восторге от всей этой археологической атмосферы, археологических диспутов, правильной речи. Надо сказать, что тогда я не вполне свободно владела грамотным русским языком и понимала, что мне есть, чему поучиться, у этих людей.
В то время мы копали тверской кремль, на этом раскопе мы нашли аж три берестяных грамоты! И я сразу влюбилась в средневековый культурный слой, который сохраняет органику. Это интересно потому, что находки обнаруживаются постоянно, чувствуешь результат непрерывной работы. Начальник раскопа тогда сразу ввёл меня в лаборанты, объяснил мне схемы и чертежи – мне это было несложно из-за математического склада ума. Звёзды сошлись: интересно, разнообразно, не так вредно для здоровья. Тяжёлый был выбор: с одной стороны, родители, с другой – друзья, уезжающие в Москву. Но сердце говорило… К тому же я влюбилась… И наотрез отказалась сидеть за компьютером.
В то время мы копали тверской кремль, на этом раскопе мы нашли аж три берестяных грамоты! И я сразу влюбилась в средневековый культурный слой, который сохраняет органику. Это интересно потому, что находки обнаруживаются постоянно, чувствуешь результат непрерывной работы. Начальник раскопа тогда сразу ввёл меня в лаборанты, объяснил мне схемы и чертежи – мне это было несложно из-за математического склада ума. Звёзды сошлись: интересно, разнообразно, не так вредно для здоровья. Тяжёлый был выбор: с одной стороны, родители, с другой – друзья, уезжающие в Москву. Но сердце говорило… К тому же я влюбилась… И наотрез отказалась сидеть за компьютером.
– Сейчас вам нравится то, чем вы занимаетесь?
– Определённо. Удовольствие это многогранное: оно сочетается с моим характером, с моим темпераментом, с моими потребностями. Мне нравилась и компьютерная тема, но, когда я пошла в археологию, то поняла, что это то, что мне интересно больше всего.
“
Ты здесь общаешься с людьми самого разного социального уровня. Иногда встречаются даже бомжи и пьяницы – это те, кто работает на лопате, на раскопе. Потом – школьники, студенты, волонтёры. Затем – академики, губернаторы, митрополиты, очень образованные люди, с которыми нужно общаться на этапе исследования. Раскопки охватывают всех: кому-то нужно заработать деньги, кто-то волонтёрит, кто-то лишь интересуется. Нет застоя: каждый раскоп – это что-то новое. Даже при том, что я много знаю, я все равно нахожу что-то новое для себя каждый раз, закрываю исторические лакуны.
Это сочетается с моим характером: в математике нужно докопаться до истины, решить задачу, а математику я очень любила и в школе, и в университете. Так же и в археологии!
Это сочетается с моим характером: в математике нужно докопаться до истины, решить задачу, а математику я очень любила и в школе, и в университете. Так же и в археологии!
– Какова ваша рутина при работе на раскопе?
– Когда мы приходим на раскоп, у нас есть культурный слой, который мы копаем, сейчас мы снимаем 10 см, нужно зачистить всё, посмотреть, что там находится. Обычно это занимает достаточно много времени: два человека за день должны вскрыть квадрат два на два метра 20 сантиметров толщиной. Потом слои выравнивают так, чтобы они были видны мне, я уже провожу анализ. Анализ потом преобразуется в научный отчёт. После того, как находки зачищены, мы должны их сфотографировать, описать в научном отчете и сдать в Институт археологии.
– И что же вы находите в Торжке?
– Да всякую ерунду! – говорит Наталья, и ощущается, что для неё эта «ерунда» дороже многого. – Можете посмотреть…
Подхожу к столу, который первым заметила, когда вошла в комнату. Он выглядит ещё «живее», когда уже час общаешься с теми, кто причастен к находкам. История слагалась людьми, без них культурного наследия попросту бы не существовало. Но при этом история и восстанавливается, и сохраняется людьми, и без них бы не существовало коллективной памяти.
Костя, увидев моё замешательство, предлагает:
– Вот… Подержи в руке и пойми, что этой монетой пользовались такие же люди, как и мы.
Я беру в руки маленькую монету серебристого цвета – края неровные, в два раза меньше современной двухрублёвой монеты. Как вообще можно понять, что она представляет какую-то культурную ценность? Наталья объясняет: это серебряная монета времен Ивана Грозного, главное изображение – всадник на коне, на оборотной стороне надпись, позволяющая определить исторический период.
– Это ценная находка, музей такую возьмёт обязательно.
Подхожу к столу, который первым заметила, когда вошла в комнату. Он выглядит ещё «живее», когда уже час общаешься с теми, кто причастен к находкам. История слагалась людьми, без них культурного наследия попросту бы не существовало. Но при этом история и восстанавливается, и сохраняется людьми, и без них бы не существовало коллективной памяти.
Костя, увидев моё замешательство, предлагает:
– Вот… Подержи в руке и пойми, что этой монетой пользовались такие же люди, как и мы.
Я беру в руки маленькую монету серебристого цвета – края неровные, в два раза меньше современной двухрублёвой монеты. Как вообще можно понять, что она представляет какую-то культурную ценность? Наталья объясняет: это серебряная монета времен Ивана Грозного, главное изображение – всадник на коне, на оборотной стороне надпись, позволяющая определить исторический период.
– Это ценная находка, музей такую возьмёт обязательно.
– А люди, которые в музей пойдут, поймут что-то?
– Интерес к археологии нужно взращивать. В нашем городе проводятся выставки, например, «История под нашими ногами». На раскопы к нам постоянно заходят люди, им очень интересно. Не было дня, чтобы я не проводила незапланированную экскурсию.
Но так осознанно люди подходили к археологии не всегда. Во многом благодаря деятельности нашей экспедиции интерес распространяется: ещё в начале нулевых я вела археологический кружок в одной из школ, сейчас думаю о том, чтобы возобновить эту практику. В этом году я проводила бесплатную экскурсию на День археолога для жителей города: была хорошая погода, пришло человек 100, мы даже разбили гостей на группы, чтобы провести экскурсию.
Но так осознанно люди подходили к археологии не всегда. Во многом благодаря деятельности нашей экспедиции интерес распространяется: ещё в начале нулевых я вела археологический кружок в одной из школ, сейчас думаю о том, чтобы возобновить эту практику. В этом году я проводила бесплатную экскурсию на День археолога для жителей города: была хорошая погода, пришло человек 100, мы даже разбили гостей на группы, чтобы провести экскурсию.
Археологию сложно преподнести – это совокупность предметов, извлечённых из контекста. Когда мы работаем на раскопе, это всё живёт. Особенно понятно, когда я начинаю рассказывать: здесь жили люди, вот здесь они ходили, вот этим они писали.
В прошлом году я ходила с другом-строителем в Государственный исторический музей в Москве. Если бы я ему не рассказывала, он бы до пятнадцатого зала не дошёл никогда, он заснул на третьем, потом я начала объяснять.
Ещё в начале разговора я задалась вопросом, что заставляет людей заниматься археологией, жертвуя размеренной жизнью и стабильной работой, копая в снег и дождь, получая обморожения и ожоги. И я продолжаю думать об этом, несмотря на то что Наталья объяснила всё весьма логично. Но стремление к анализу и объединение разных занятий – это черты, свойственные не только археологии. Так почему? Словно улавливая мои мысли, Костя начинает рассуждать вслух:
– Уже оканчивая Жуковский авиационный техникум, я понимал, что работать по профессии не буду. Я в принципе никогда не знал, чем хочу заниматься, и пошел учиться туда, куда идут все, чтобы зарабатывать нормальные деньги.
Поработал грузчиком, а потом попал на раскоп. У меня интерес отличается от интереса Натальи. Поскольку я не профессиональный археолог, а просто рабочий, я счастлив возможности держать какую-нибудь вещь, которую держали в руках мои предки 10 тысяч лет назад.
Ещё в начале разговора я задалась вопросом, что заставляет людей заниматься археологией, жертвуя размеренной жизнью и стабильной работой, копая в снег и дождь, получая обморожения и ожоги. И я продолжаю думать об этом, несмотря на то что Наталья объяснила всё весьма логично. Но стремление к анализу и объединение разных занятий – это черты, свойственные не только археологии. Так почему? Словно улавливая мои мысли, Костя начинает рассуждать вслух:
– Уже оканчивая Жуковский авиационный техникум, я понимал, что работать по профессии не буду. Я в принципе никогда не знал, чем хочу заниматься, и пошел учиться туда, куда идут все, чтобы зарабатывать нормальные деньги.
Поработал грузчиком, а потом попал на раскоп. У меня интерес отличается от интереса Натальи. Поскольку я не профессиональный археолог, а просто рабочий, я счастлив возможности держать какую-нибудь вещь, которую держали в руках мои предки 10 тысяч лет назад.
Когда я чищу слои, я чувствую себя творческим человеком, художником, рисующим на земле. И ещё… для меня важно окружение. Археология – это про людей, у археологов особенное мировоззрение.
– О каком мировоззрении вы говорите?
– О нематериальном и нестереотипном. Мы все такие… Немного чудные, но при этом на одной волне. Детские походы будто бы сформировали мою личность, я очень отличаюсь от сверстников, с которыми играл во дворе. Живя в Подмосковье, они приезжают в Москву раз в несколько лет, они не видят в этом необходимости, для них все мои путешествия – что-то лишнее и странное. Для нас же, археологов, важнее всего движение: я рассказывал как-то коллегам, что поднимался на Эльбрус, и это не вызывало ни у кого восторга или удивления. Это норма. У кого ни спроси, все были в походах или экспедициях.
– Да, – вздыхает Наталья, – такие люди не археологи и археологами никогда не станут. Это другое мировоззрение. И у ребят на раскопе стоит многому поучиться: вот эта способность воткнуть наушники в уши и делать физическую работу, отрешившись от всего, помогает перезарядиться. А ещё они очень легки на подъём!
– Абсолютно, – продолжает Костя. — Однажды я полгода жил в палатке и был доволен жизнью. С собой я взял два комплекта одежды – лагерный и раскопный, и никто даже не подумал мне сказать, что я как-то не так одет. Людей вокруг это не интересует, я привык к такой реальности, где все друг другу бескорыстно помогают.
– Да, – вздыхает Наталья, – такие люди не археологи и археологами никогда не станут. Это другое мировоззрение. И у ребят на раскопе стоит многому поучиться: вот эта способность воткнуть наушники в уши и делать физическую работу, отрешившись от всего, помогает перезарядиться. А ещё они очень легки на подъём!
– Абсолютно, – продолжает Костя. — Однажды я полгода жил в палатке и был доволен жизнью. С собой я взял два комплекта одежды – лагерный и раскопный, и никто даже не подумал мне сказать, что я как-то не так одет. Людей вокруг это не интересует, я привык к такой реальности, где все друг другу бескорыстно помогают.
– И много ещё работы и перспектив изучения археологии в Торжке?
– Полно, – уверенно отвечает Наталья. – Главное хотеть, и в таком случае всегда найдёшь, что исследовать дальше. А Торжок я очень люблю, для меня это памятник археологии, крупный торговый средневековый город, здесь разнообразный культурный слой. Ну и очень уж он красивый. Я живу на реке, солнце встаёт там. Может, из-за этого настроение такое хорошее всегда…
